— Ты это о чем? — не понял Билл.

— Да так, о своем, о девичьем, — не стал вдаваться в пояснения.

Позвали сержанта.

Он пришел, держа в руках такой же карабин, только уже с установленным «Бушнеллом».

— Борь, а у тебя такой ствол откуда? — удивленно спросил я его.

— У Билли купил вчера, после занятий, — сержант пожал могучими плечами, как бы не понимая, откуда у меня такая тупость, — понравился мне он. В машине с таким удобно.

— И почем? — Это должна быть для меня интересная информация. Жабка аж подпрыгнула и лапы растопырила.

— Тысяча двести, — сокрушенно ответил Билл за Бориса.

Жабка внутри меня начала недовольно скакать. Типа, а где еще три сотни?

— Я далеко не свежий переселенец, так что впарить мне его за полторашку Биллу не удалось, хоть он и старался, — довольно лыбится сержант, который еще и майор.

— Борь, вот Билл предлагает мне поставить на все карабины голографический прицел. Что посоветуешь?

— А ты сам погляди, — и он протянул мне карабин.

Я вышел на дистанцию и примерился. Вроде все понятно без подсказок. Девайс простой, как три копейки. С виду. А что внутри там начинено, даже не представляю. Тайна сия великая есть. Для меня, по крайней мере.

Тут все девчонки перестали стрелять, немедленно встали с матов и уставились на меня.

Ладно, думаю, пусть смотрят. Давно я не стрелял, крайний раз вообще по пьяни было на уральском полигоне пять лет назад, где нас стрельбой из боевого оружия угощали местные металлурги. Но когда служил во флоте, то всегда из «калаша» бил на пятерку. Любые упражнения. А стрельба — это как на велосипеде кататься, один раз научился — и на всю жизнь. Навыки восстанавливаются моментально при непродолжительных тренировках. Я и на том полигоне умудрился вояк удивить.

— Какая свежая мишень? — Я принял стойку для стрельбы стоя, упирая левый локоть в ремень.

— Вторая слева, — откликнулся сержант.

Покрутил карабином: непривычен для меня этот новый прицел. Закрыл открытые «мушечные» прицельные приспособления, да и сам стоит довольно далеко от глаза.

— Ориентируйся на красную точку, — подсказал Билл.

— Это я уже и сам понял, — отмахнулся я.

Словами конечно. Руки были карабином заняты.

Совместив красную точку с центром мишени, задержал вдох и выстрелил.

— Ты смотри, — воскликнул Доннерман, глядя в большую подзорную трубу на треноге, — мастерство не пропьешь! Однако, семерка. Один совет: смотри обоими глазами сразу.

Я снова прицелился и выстрелил, но, по привычке, снова прикрыв левый глаз.

— Уже лучше — восемь.

Я плюнул на выпендреж и занял позицию лежа.

Сотворил из своего тела упорный станок, как учили, поставил карабин на упор, который тут был сделан из чем-то набитого кожаного мешка. Снова прицелился, на этот раз оба глаза держа открытыми. Задержал дыхание, выбрал слабину спускового крючка и выстрелил.

— Есть! — прокомментировал Борис. — Есть девятка.

Я встал, отдал Борису его карабин и отнял ствол у Билла. Без новомодных электронных штучек.

Лег на мат и снова спросил.

— Свободная мишень?

— Третья слева, — ответил сержант.

Краем глаза посмотрел на столпившихся в сторонке девчонок, которые даже шуметь перестали и во все глаза пялились на меня.

Прицелился, нажал на спуск.

Сухой щелчок бойка. Выстрела не было.

Я недоуменно оглянулся, привстав.

Билли с виноватой мордой, нагнувшись, протягивал мне снаряженный магазин.

— Извини, парень, не успел тебе сказать, что тот я полностью расстрелял.

Я поменял магазин.

Передернул затвор.

Успокоил дыхание.

И не торопясь сделал подряд три выстрела.

— Девять. Десять. Граница девятки и десятки, — комментировал Борис, не отрываясь от зрительной трубы.

Я встал с мата, наверное, с очень довольной рожей.

Девчонки ту же завизжали и азартно аплодировали, подпрыгивая на месте. Как будто командой соревнования выиграли.

Я им показал два пальца в международном приветствии «виктория». Победа, значит. Хотя возник этот жест совсем по другому поводу. После битвы при Азенкуре, [334] где валлийские лучники перебили весь цвет французского рыцарства, французы стали ловить лучников английского короля и отрезать им указательный и безымянный пальцы правой руки, чтобы они больше никогда не могли стрелять из лука. Поэтому, возвращаясь, лучники дома всем показывали эти пальцы. Хвалились, что целые.

Билли развел руками: типа сдаюсь.

Борис покачал головой:

— Знатно. Вот если бы у меня в Патруле все бойцы так стреляли. Небось регулярно тренируешься?

— Нет, — скромно ответил я и честно добавил: — Пятнадцать лет оружия в руки не брал, — не говорить ему же про пьяную стрельбу в компании уральских олигархов. — Просто у меня глазомер хороший с детства. Художественная школа при Третьяковке [335] как-никак.

Ну вот, расхвалился что-то не ко времени. Зачем мне перья топорщить перед сержантом?

Я посмотрел на веселящихся девчат. А они ведь за меня болели, лапочки, как на соревнованиях. Приятно, черт побери.

— Кто хуже всех отстрелялся? — спросил у Доннермана.

— Лупу, — моментально ответил он.

— Катя, двигай ко мне, — крикнул я и рукой помахал, как водичку подгребывая, — и кто-нибудь… ее мишень притащите сюда.

Подошла Лупу и виновато спросила, опустив глаза:

— Ругать будешь за плохую стрельбу?

— Что ты, девочка моя, — сказал как можно ласковее, даже приобнял и поцеловал в щеку, — первый раз почти все плохо стреляют. Не бери в голову, — обнадежил ее, — просто ты сейчас будешь стрелять вот из этой винтовки, — я показал на карабин, который держал в руках Борис, — с новым прицелом. А Борис с Биллом тебе объяснят, как им пользоваться.

Повернулся к сержанту:

— Давай, Боря. Три мишени по три выстрела на сто метров. Одиночными.

Лупу легла на мат. До чего соблазнительная крошка она в этой позе. С двух сторон ее обсели на корточках Билл и Борис, объясняя, как надо стрелять теперь. С новым для нее девайсом.

Со стороны стайки девчат послышался приглушенный голос:

— Лежа. Ноги на ширине плеч. Одним патроном — заряжай! — и смех, естественно. Просто кобылье ржание.

Но Лупу — молодец, на провокацию не повелась. Проигнорировала.

Поменяли мишени.

Мне принесли листок, помеченный «Лупу». Он был девственен. Разве что с одного края его как бы зубом надкусили.

Я только головой покачал. Как все запущено. Но и то — хлеб, для первого-то раза. Хотя бы в сторону врага стреляет.

Отдали команду: «На рубеж».

Но стреляла только Катя. Остальных девчат я загнал за свою спину, чтобы не мешали.

Лупу сделала, немного торопливо, первую серию выстрелов.

Доннерман от подзорной трубы прокомментировал:

— Пять, четыре, два, — совсем неплохо. Можешь же, когда хочешь!

— Не торопись, — посоветовал Билл, нависая над тонкой Катей своей большой тушей, — мишень от тебя никуда не убежит. И дыши ровнее, не волнуйся.

Билл осторожно положил свою лапу на Катины лопатки.

— Вот так, еще ровнее. И не забывай, когда нажимаешь на спусковой крючок, задерживать дыхание. Только ненадолго.

Дали команду Кате стрелять дальше, после того как Билл что-то ей еще сказал, склонившись к уху. А что, я не расслышал.

— Четыре, четыре, один. — Борис отметил попадания, продолжая пялиться на мишень в подзорную трубу. — Отлично, девочка! Так держать!

Катя отстреляла третью серию.

— Торопишься, — прикрикнул сержант на Катю. — Зачем торопишься? Вот и результат: три двойки в полный разброс. — И, повернувшись ко мне, спросил: — Ну как, Жора, впечатляет? После сплошного «молока»? Это еще не учили никого как следует.

— Уговорили, — сказал я. — Билли, поставишь всем такой же прицел, когда обедать будем. Деньги возьмешь от продажи карабина, потом сочтемся. Устроит так?